Книга Лабиринты веры  - Эллен Грин

Я сидела на полу и раскладывала вокруг себя жизнь Клэр. Альбомы с фотографиями, пачки фотографий, стянутых резинками и ленточками. Одежду, хрусталь, сувениры, произведения искусства. В кладовке была и жизнь ее отца. После того как он умер, Клэр собрала его вещи. В многочисленных коробках хранились фотографии, записные книжки, письма и даже военная форма Росса.

Я всматривалась в темные глаза деда. Впервые я видела его, молодого, на фотографии хорошего качества. У Анаис было несколько снимков Росса, она держала их в древнем синем альбоме, стоявшем на книжной полке в гостиной. В детстве я часто доставала его и изучала. Больше всего мне нравились фотографии, где она была снята девочкой во Вьетнаме. Красивые наряды, необычные цветы, французская архитектура. Анаис часами сидела со мной и рассказывала истории о своих родителях, об их доме в Ханое, о еде, о балах, о путешествиях. Залив Халонг и Гонконг казались мне ужасно экзотичными. Когда мы добирались до конца альбома и появлялся «дядя с черными волосами», как я его называла, лицо бабушки Анаис менялось, уголки ее рта опускались и она обязательно захлопывала альбом, приговаривая: «Puis tout a changé. La fin». «А потом все изменилось. Конец».

Крушение французской колонии в Юго-Восточной Азии и знакомство с Россом Сондерсом совпали по времени, поэтому Анаис не могла отделить эти события друг от друга. Она воспринимала их как начало разрушения того пышного образа жизни, к которому привыкла. «А потом все изменилось» – такой она подводила итог.

Однако сейчас я заполучила фотографии Росса, и все они были яркие, живые. Его лицо, его черты, его улыбка, его смущенные взгляды, неловкие позы – все это было на фотографиях, и я впервые видела его молодым человеком. Клэр не полностью отдалилась от своего отца. Я уже говорила Расселу, что пару раз виделась с ним. Мельком. И каждый раз при странных обстоятельствах. Странных в том смысле, что, на мой взгляд, между этими двумя людьми не было никакой привязанности. Их встречи были содержательными и напряженными – полчаса разговоров и хождения взад-вперед, – а потом каждый из них шел своей дорогой.

Когда состоялась наша первая встреча, мне было около пяти. До этого дня я для Росса как бы не существовала: он никогда не общался со мной, не присылал открытку на день рождения, никогда не здоровался со мной. Клэр взяла меня с собой в ресторан в Питтсбурге, объяснив, что мы идем на встречу с одним дядей, что это ненадолго. Когда я спросила: «С каким дядей?», – она ответила, что я с ним еще не виделась. Клэр никогда не говорила, что он мой дед. Поездка на фуникулере сохранялась в моей памяти гораздо дольше, чем встреча с черноволосым дядей. Он был старше, чем на фотографии, его волосы поседели, так что я не связала его с мужчиной из альбома Анаис. Это произошло гораздо позже. Но в ту встречу я с первого взгляда узнала его. Я с ним где-то встречалась. И Клэр солгала, что мы не виделись.

Вторая встреча состоялась не так давно. Я заканчивала школу, мы тогда жили в Уиллоу-Гроув, в пригороде Филадельфии. Одним осенним днем мы с Клэр шли по Честнат-стрит. Дул шквалистый ветер, и мне казалось, что почти горизонтальные струи дождя тоненькими слоями срезают кожу на той части моего лица, что не была закрыта шарфом. Я повернулась к Клэр, чтобы что-то сказать, а когда посмотрела вперед, он уже был перед нами. Время жестоко поработало над ним, но я все равно сразу узнала его. У Клэр был испуганный вид, однако она быстро овладела собой. Чем-то взбудораженный, он затащил ее в маленькую пиццерию. Я нашла местечко в углу и стала играть с солонкой, делая вид, будто не слышу, что они говорят. Так продолжалось до тех пор, пока они вдруг не встали и не разошлись. Умер кто-то, кто имел значение для них обоих. Лицо Клэр стало цвета омлета из белка, что она ела на завтрак. Месяц спустя мы упаковали вещи и перебрались в Энн-Арбор, штат Мичиган. Возможно, то был последний раз, когда Клэр общалась со своим отцом. Больше я их вместе не видела. Он умер, когда я была на старшем курсе в колледже, умер неожиданно.

И вот я снова смотрела на него. Даже в детстве у него были глубоко посаженные, озабоченные глаза. На фотографиях из католической школы было много мальчишек в форме. Темноволосый мальчик превратился в темноволосого мужчину. Высокого, широкоплечего, более уверенного. И даже красивого в армейской униформе. Затем появились снимки с ярким и сочным вьетнамским антуражем. На красивейших пляжах. Несколько – на улицах Сайгона. На одной фотографии, более формальной, он и Анаис шли на прием. Я взяла снимок. Счастливая наивная Анаис. Улыбается. Он обнимает ее – юношеская запрещенная любовь. Анаис на этих фотографиях никогда не сказала бы: «А потом все изменилось. Конец». В них не было ни намека на надвигающуюся опасность войны. И я видела только красивую улыбающуюся девушку и ее возлюбленного, снятых на фоне невероятно прекрасных пейзажей.

На дне коробки лежала перевязанная лентой пачка фотографий поменьше. Сделанных «Полароидом». Пожелтевшие и потрепанные, они были такого же размера, что и снимок дома Оуэнсов. И такие же зернистые. Поколебавшись с минуту, я принялась просматривать их. На всех были деревья. Абсолютно на всех.

Я отложила их в сторону и достала еще один альбом. На фотографиях была жизнь Росса. Вот родители держат его, грудного малыша, на руках. Я перевернула страницу. Вот он стоит с матерью перед какой-то церковью, как я предположила, в Филадельфии. Вот Россу лет десять, он одет в костюмчик, на матери шляпка. Оба улыбаются. На следующей странице были снимки с пляжа. Побережье Джерси. Я заскучала, у меня заурчало в животе. Перевернула страницу. На меня смотрел Росс-подросток. Наверное, старшеклассник. И тут я абсолютно точно поняла: мальчик на снимке, стоящий рядом с Россом и обнимающий его за плечи, – это тот самый мужчина, что спрашивал дорогу, когда я стояла перед домом Лойяла. Хотя тогда я видела его лишь полторы минуты, я точно знала, что это он. С фотографии пятидесятилетней давности на меня был устремлен такой же пронизывающий взгляд.